Шумиловская цитата: к биографии Григория Верещагина

В монографии Евгения Шумилова “Православная Удмуртия” (Ижевск, 1996) опубликована следующая цитата из архивного дела, принадлежащая известному удмуртскому краеведу и литератору Григорию Егоровичу Верещагину: „Хотя мой древний род и не вотский, и вырос я среди неязычествующих вотяков, притом вотяков даже лучших, чем современные русские, но живя среди вотяков, говорю с ними по-вотски и по-русски, называю себя вотяком, что прихожанам очень нравится” (ЦГА УР, ф. 245, оп. 1, ед. хр. 4109, л. 15) и комментарий автора к ней: „Это уникальный документ. Он свидетельствует о двойственности отца Григория. По нашему убеждению, это типичный бикультурал – человек двух культур. Только это может объяснить невероятное, на первый взгляд, заявление выдающегося удмурта” (с. 122).

Однако бикультуралам (точнее сказать, лицам с множественной этнокультурной идентичностью) свойствен иной тип самоидентификации: я – и русский (например) и удмурт; я не то русский, не то удмурт, и т.п., что неоднократно фиксировалось этнографами. Фраза „мой древний род не вотский” означает всего лишь „я не происхожу из удмуртов”, и без специальных оснований её нельзя толковать иносказательно. Разбор же самого архивного документа только укрепляет убеждение в верности буквального толкования. Речь идёт о находящемся в фонде Сарапульского духовного управления “Деле о жалобе крестьянина села Буранова Сарапульского уезда Павла Хомякова на священника Григория Верещагина в возведении клеветы” (так в описи). Суть дела состояла в том, что Хомяков обращался к церковным начальникам Верещагина, а потом и в сарапульский окружный суд, с жалобой на то, что о.Григорий письменно оклеветал его, в результате чего ему пришлось оставить должность продавца винной лавки. Верещагин был вынужден оправдываться, и, в частности, в августе-сентябре 1906 г. (в деле этой даты нет, но её можно определить исходя из датировок собранных в той же единице хранения показаний его сослуживцев), дал довольно пространное и местами сильно уклоняющееся от предмета разбирательства объяснение своему благочинному о.Никандру Игумнову, которое и цитирует Е.Ф.Шумилов.

Что же пишет Верещагин? „<л. 13> Вопреки заверениям Хомякова, служить я не тороплюсь, поучения составляю чаще всего свои, при том же с переводом на вотский язык. Таким образом, смешным и грустным звучит в устах Хомякова жалоба вотяка, что они (инородцы) не понимают мои поучения, которые, как оказывается, я, вдобавок, читаю по книге (это вотский-то текст?!). Только ныне, с объявлением усиленной <л. 13 об> охраны, стал говорить поучения только по-русски; на вотском языке с кафедры не стал говорить во избежание возможных кляуз со стороны – Хомякова и его товарищей, ибо они, не зная вотского языка. могут сообщить полиции, что священник ведёт с вотяками беседу о политике”. Далее (л. 14 об) о. Григорий несколько неуклюже аттестует себя так: „я, как близко стоящий к религиозным верованиям вотяков…”.

Самое главное он сообщает ещё ниже (л. 15): „Хомяков насчитал в Бурановском приходе много и невенчанных пар… Но и тут он не постеснялся лукаво заметить, что на невенчанных священник Верещагин не обращает внимания, ему-де это кажется естественным, ведь он сам вотякам сородич. Хотя мой древний род и не вотский, и вырос я среди неязычествующих вотяков, притом вотяков даже лучших, чем современные русские, но живя среди вотяков, говорю с ними по-вотски и по-русски, называю себя вотяком <sic!>, что прихожанам очень нравится. Хомяков, конечно, пытается доказать, что я ни по-русски, ни по-вотски как следует [стр. 398] не могу говорить, он… прямо говорит, что я “не могу говорить”. Но едва ли Хомяков знает русский язык так, как знаю его я. О моем знании русского языка говорят мои <л. 15 об> многочисленные печатные этнографические труды, увенчанные тремя медалями, наконец, это же доказывают и мои беллетристические статьи” (авторская пунктуация и стиль везде сохранены).

Как видим, Верещагин открещивается от своей принадлежности к удмуртскому племени в той ситуации, когда ему было бы выгодно её подчёркивать (поскольку его обвинили в незнании удмуртского языка).

* * *

Итак, “шумиловскую цитату” следует воспринимать буквально – как свидетельство о.Григория о своей этнической принадлежности. Такой вывод только на первый взгляд может показаться парадоксальным. Ранние этапы биографии Верещагина остаются для исследователей в значительной степени покрытыми мраком. Каков был быт его семьи, как проходило его детство, мы практически не знаем. Однако на сегодняшний день можно считать установленным, что Верещагин, родившийся в 1851 году, по крайней мере ещё в конце 80-х годов XIX века практически не владел удмуртским языком (см. Сахарных Д.М. Был ли Григорий Верещагин автором стихотворения “Чагыр, чагыр дыдыке”? // Тезисы докладов XXXIII итоговой студенческой научной конференции УдГУ. Ижевск, 2005. С.97-99.)

Такое умозаключение резко отличается от представлений о биографии о.Григория, принятых в рядах удмуртской национальной интеллигенции. Однако Е.Ф.Шумилов неоднократно предпринимал активные попытки пересмотреть многие из таких представлений. Отчего же на сей раз исследователь был принуждён приписывать Верещагину некую загадочную “двойственность”?

По-видимому, объявление Верещагина, на основании его собственноручного признания, русским, принесло бы немало неудобств прежде всего самому Шумилову, так как “аргумент Верещагина” занимает весьма важное место в обосновании его собственной концепции удмуртской национальной церкви, якобы формировавшейся в XIX-XX вв. на базе православных священнослужителей-удмуртов, и насильственно сведённой впоследствии на нет большевистскими репрессиями.

некоммерческий независимый интернет-проект
УДМУРТОЛОГИЯ